Неточные совпадения
Проходя чрез мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не
ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался.
Свобода,
свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!
Даже грех я
ощущаю не как непослушание, а как утерю
свободы.
Свободу же
ощущаю как божественную.
Когда мой духовный путь привел меня в близкое соприкосновение с миром православным, то я
ощутил ту же тоску, которую
ощущал в мире аристократическом и в мире революционном, увидел то же посягательство на
свободу, ту же вражду к независимости личности и к творчеству.
Но — чудное дело! — в своем непререкаемом, безответственном, темном владычестве, давая, полную
свободу своим прихотям, ставя ни во что всякие законы и логику, самодуры русской жизни начинают, однако же,
ощущать какое-то недовольство и страх, сами не зная перед чем и почему.
Слова и звуки вспыхивали перед глазами Евсея, как искры, сжигая надежду на близость спокойной жизни. Он
ощущал всем телом, что из тьмы, окружающей его, от этих людей надвигается сила, враждебная ему, эта сила снова схватит его, поставит на старую дорогу, приведёт к старым страхам. В сердце его тихо закипала ненависть к Саше, гибкая ненависть слабого, непримиримое, мстительное чувство раба, которого однажды мучили надеждою на
свободу.
Он вопросительно прислушивался к своим словам и недоумевал: бывало, говоря и думая о
свободе, он
ощущал в груди что-то особенное, какие-то неясные, но сладкие надежды будило это слово, а теперь оно отдавалось в душе бесцветным, слабым эхом, и, ничего не задевая в ней, исчезало.
Как невольник, покинув тюрьму,
Разгибается, вольно вздыхает
И, не веря себе самому,
Богатырскую мощь
ощущает,
Ты казалась сильна, молода,
К Правде, к Свету, к
Свободе стремилась,
В прегрешениях тяжких тогда,
Как блудница, ты громко винилась,
И казалось нам в первые дни...
И тонкие ноздри его ясно
ощущали запах гнили и распада, идущий от той
свободы, по которой томился Достоевский.
Он знал, что революция, которую он
ощутил в подземном, подпочвенном слое России, не приведет к
свободе, что началось движение к окончательному порабощению человеческого духа.
Он
ощутил в себе неудержимый позыв дать горделивый отпор, в котором не намерен был вступаться за свое произведение, но хотел сказать критику, что не он может укорять в несвободности художника за то, что он не запрягает свою музу в ярмо и не заставляет ее двигать топчак на молотилке; что не им, слугам посторонних искусству идей, судить о
свободе, когда они не признают
свободы за каждым делать что ему угодно; что он, Фебуфис, не только вольней их, но что он совсем волен, как птица, и свободен даже от предрассудка, желающего запрячь свободное искусство в плуг и подчинить музу служению пользам того или другого порядка под полицейским надзором деспотической критики.
Отказ Фалалея от получения
свободы из темницы ценой унижения Тении так сильно ее утешил, что она не только не боялась Тивуртия, но
ощущала в душе усиленную бодрость, и это выражалось в ее игре на арфе. И хотя содержатель ночных шатров так же, как Тивуртий, не одобрял ее целомудрия, но его ночные посетители были сострадательнее к горю бедной арфистки, и монеты из рук их падали к ногам Тении, а она собирала их в корзинку, где у нее, в зеленых листьях, лежал сухой черный сыр и плоды для детей.